Юрий Карякин получает награду от Президента Путина в 2008 г

Знаменательное событие произошло 21 октября 2017 в Доме Музее Бориса Пастернака в Переделкино близ Москвы. Вечер памяти Юрия Фёдоровича Карякина (22 июля 1930, Пермь — 18 ноября 2011, Москва) писателя, философа, литературоведа и общественного деятеля, одного из героев моей книги "Новая Россия: от коммунизма к национальному возрождению"[i]. 

Две темы доминировали: (1) Столетие Октябрьской Революции, которую один из выступавших назвал "Катастрофой" под одобрительные возгласы собравшихся; и (2) неспособность России извлечь урок из этой катастрофы, чтобы предотвратить её повторение в России и за рубежом. Карякина вспоминали, как "Искателя правды и человека поступка," делавшего всё, чтобы помочь стране преодолеть тяжёлое наследие этой катастрофы.

Вечер вела Ирина Николаевна Зорина, вдова Карякина, бывший сотрудник Института мировой экономики и международных отношений (ИМЭМО), специалист по странам Латинской Америки. Для начала она представила две недавних подготовленных ею книги: Карякин о друзьях. Друзья о Карякине[ii] и Переделкинский дневник.[iii]

Ирина Николаевна Зорина-Карякина ведёт собрание

Перед публикой воспоминаниями о Карякине делились его друзья, собратья по перу и соседи по Переделкино: писатель Анатолий Андреевич Ким, лауреат ряда литературных премий, чьи книги переведены в 25 странах; Сергей Николаевич Красавченко, политик, кандидат экономических наук, ректор Международного университета в Москве, в 1993—1996 первый заместитель руководителя  Администрации Президента РФ, советник Президента России по культуре и секретарь Президентского совета, в котором работал и Карякин; Константин Шилов, писатель, искусствовед, автор работ о русских художниках ХХ века, в том числе книги «Борисов-Мусатов» в серии «ЖЗЛ»; Вероника Жобер, профессор Сорбоннского университета, славистка, автор нескольких книг по истории России; Павел Михайлович Крючков, заместитель главного редактора журнала «Новый мир», и другие.

Все отмечали первостепенный вклад Карякина в пробуждение и повышение интереса к провидческим "контрреволюционным" сочинениям Достоевского и нашего отважного современника Александра Солженицына, изгнанного из СССР и вернувшегося в свободную Россию триумфатором в 1994 г. Помимо уникальной общественной роли Карякина в продвижении наследия Достоевского и Солженицына, выступавшие отмечали его смелые поступки на фоне нынешней гражданской апатии, его необыкновенное дружелюбие, жажду  дружбы, даже с людьми других идейных убеждений.

Выступил и я. Во-первых, прочитал небольшую главу о Карякине из моей книги, Russia Beyond Communism: A Chronicle of National Rebirth, вышедшей в США ещё до развала СССР и теперь переведённой на русский как "Новая Россия: от коммунизма к национальному возрождению".

Уже тогда, в далёком 1990-ом, я выделил Карякина как одного из ведущих критиков Горбачёвской "перестройки." Карякин тогда выступил против плана Горбачёва «перестроить» коммунизм. Карякин же ратовал за преображение России на основе возрождения не совсем загубленных корней дореволюционной христианской культуры, задавленной в советское время. 

В моей книге 1991 г. Карякин предстаёт одним из наиболее решительных и внятных голосов в ПОЛИФОНИИ гласности, которую я избрал методом показа широкого спектра антикоммунистических взглядов думающей интеллигенции того времени. Применяя полифонический метод в структуре книги, я шёл по стопам Солженицына, применившего этот метод в своих «многоголосых» романах.  Как и Карякин, Солженицын явно подпал под влияние Михаила Бахтина, литературоведа, репрессированного в 1930-е гг.

С Карякиным меня сближает также происхождение из родной Перми, города на Урале, где его отчим, как и моя сестра, работал на знаменитом авиационном заводе. И ещё одно совпадение: ведущая Зорина тоже родилась в Перми!

Сообщил я и новость. Если о Карякине я сужу по его публичным выступлениям в 1980-е годы, то с его женой, а теперь вдовой Ириной Николаевной Зориной я познакомился раньше всех из присутствующих. Мы учились на одном курсе исторического факультета МГУ с 1955 по 1960. Попутно я рассказал о "пятидесятниках" на нашем курсе, то есть об инакомыслящих диссидентах,[iv] которые подверглись самым суровым репрессиям в 1950-е годы, несмотря на разоблачительную антиСталинскую речь Хрущёва на ХХ-ом съезде КПСС.

Мне уже пришлось недавно напомнить об инакомыслящих пятидесятниках МГУ в статье «Памяти Ильи Глазунова, художника-провидца», написанной в связи с его кончиной 9 июля 2017.[v] С этим замечательным художником и человеком, одним из первых поднявших русскую тему в советском искусстве, я познакомился осенью 1957 г., когда вместе с моими инакомыслящими друзьями помогал молодому опальному художнику устроить выставку его картин, в том числе иллюстраций к романам Достоевского, в общежитии МГУ на Воробьёвых (тогда Ленинских) горах. Глазунов пришёл со своей женой Ниной Александровной Бенуа,^[vi] а с ними пришёл и «герой нашего времени» Евгений Евтушенко^[vii], который теперь уже покоится на кладбище в Переделкино рядом с могилой Бориса Пастернака.

Я назвал среди героев Льва Николаевича Краснопевцева,[viii] комсомольского секретаря истфака МГУ, который был осуждён на десять лет лагерей вместе десятком других студентов и аспирантов. Сейчас Краснопевцев возглавляет Музей предпринимательства и меценатства в Москве, который всем советую посетить и по возможности поддержать.

Я назвал также моих товарищей и однокурсников Владимира Осипова,[ix] ныне здравствующего руководителя движения "За христианское возрождение" и Анатолия Иванова.[x]  Оба также отбыли длительные сроки за инакомыслие и распространение самиздата с критикой советской номенклатуры.

Помянул я и Андрея Амальрика[xi], заочного студента истфака МГУ, написавшего самиздатскую пророческую книгу "Доживёт ли СССР до 1984 года?" и попавшего за это в изгнание. С Амальриком и его женой Гюсель я познакомился в Станфордском университете в США в конце 1970-х. Все эти пятидесятники были прямыми предтечами не только Карякина, но и Солженицына.

Находясь в эмиграции, я преподавал в университетах и занимался проблемами России. Хоть изредка, мне удавалось встречаться с выдающими деятелями диссидентского и правозащитного движения. Среди них: Виктор Некрасов, Андрей Синявский,[xii] Людмила Алексеева, Владимир Буковский, Александр Есенин-Вольпин, Вероника Штейн, Булат Окуджава, Александр Галич, Юрий Кублановский, Наум Коржавин, Александр Зиновьев, многие из которых были и друзьями Карякина.

Во время дружеского фуршета был тост и в память о забытых "пятидесятниках", тех молодых и не очень молодых первопроходцах инакомыслия пост-Сталинского периода. Некоторые из них живы и сейчас. Знаменателен тот факт, что встреча наша состоялась не где-нибудь, а именно в Переделкино и в Доме-Музее Бориса Пастернака. Память 1950-х всплывает сама.

Как-то по приходе на лекцию в здание истфака на Моховой, услышал возбуждённые, но и приглушённые разговоры среди студентов: «А ты знаешь, Пастернаку Шведская Академия в Стокгольме присудила Нобелевскую премию по литературе?» «Какой Пастернак? За какую литературу?» «Да наш советский поэт, а премия за роман "Доктор Живаго", напечатанный не у нас, а за границей».[xiii]

Думаю, приглушенными разговорами о премии шелестела вся страна. Но на истфаке МГУ они были более значимыми из-за произошедших уже актов инакомыслия, а также потому, что Майя, дочь главного партийного идеолога М. А. Суслова, была нашей сокурсницей. Признаюсь, я даже не знал, что был у нас поэт Пастернак. Единственный Пастернак, которого я знал, был переводчиком «Гамлета» Шекспира. «Он самый и есть, только прежде всего он был поэт, а переводчиком был для заработка».

Уже в день присуждения премии 23 октября 1958 года, по инициативе Суслова, Президиум ЦК КПСС принял постановление «О клеветническом романе Б. Пастернака». Решение Нобелевского комитета назвали очередной попыткой раздуть холодную войну. Пастернак был обесславлен и вынужден отказаться от премии. Через два года в 1960-ом он скончался в Переделкино.

Дом - Музей Бориса Пастернака в Переделкино

Но шила в мешке не утаишь, и роман Пастернака зажил своей собственной жизнью за Железным Занавесом. Ровно через два года я был уже в Стокгольме, сначала как представитель Госкомитета по радиовещанию и телевидению в составе группы Общества Дружбы Швеция-СССР, а потом как искатель убежища в Швеции.

При дознании в шведской полиции состоялся такой разговор:

«Вы состояли в какой-либо политической партии, которая хотела свергнуть Советский режим?».

«Нет, не состоял».

«Вы хранили или собирали оружие?».

«Нет, я оружием не интересуюсь».

«Вы были членом какой-либо религиозной секты, которую власти преследовали?»

«Нет, ни в какой секте я не состоял, но дружил с разными инакомыслящими. Я пришёл к Вам, чтобы жить, читать, что мне интересно, думать по-своему и искать правды по всему миру».

«Тогда мы не можем дать Вам политического убежища или даже права на проживание в Швеции. Мы должны будем вернуть Вас в СССР»,[xiv]- заключили допросчики.

«А что случится, если мы не дадим Вам убежища и вернём Вас обратно?» - полюбопытствовал один из них.

«Точно я не знаю, и ни один советский юрист не знает. Но наказание будет суровым, хоть и десять лет тюрьмы. Многое будет зависеть от того, пойду ли я на попятную, признаю ли свой поступок ошибкой и напишу покаянную статью, чтоб другим неповадно было».

Допросчики обещали передать моё прошение в Королевскую комиссию. До её решения предложили посидеть в городской тюрьме, ибо средств на гостиницу ни у них, ни у меня не было. Так я оказался в Стокгольмской тюрьме предварительного заключения на общих основаниях в одиночной камере.

Перед уводом в камеру, допросчик спросил, не хочу ли я чего-нибудь почитать. «Хочу почитать роман Пастернака "Доктор Живаго», обрадовался я. «Наверно, найдёшь его в тюремной библиотеке, но только по-шведски». Я и этому был рад.

Тут и русская переводчица из белой эмиграции, которая на допросе больше наблюдала, чем переводила, вызвалась подарить мне Библию. Подарок тем более ценный, что ещё недавно я проходил курс по истории религии в МГУ, и профессор советовал нам заглянуть и в Библию. Увы, это можно было сделать только в аспирантском читальном зале на Моховой (тогда Маркса), убедив библиотекаря, что это нужно «для специального курса».

В течение трёх длинных недель в одиночке я перескакивал с одной книги на другую. У Пастернака вычитал, что главным способом выживания в советском обществе была мимикрия, то есть способность насекомых и земноводных подгонять окраску под среду обитания, чтобы не слишком светиться для хищников. Такой способностью доктор Живаго наделил своих друзей - марксистов Мишу Гордона и Иннокентия Дудорова.

Ещё запомнилось, что большой ошибкой советской власти д-р Живаго считал забвение народной мудрости, в частности, пословицы «Насильно мил не будешь». Для себя же я сделал вывод, что какую бы прекрасную теорию или утопию мы ни изобрели, лакмусовым тестом её жизненности может быть только добровольность участников эксперимента.

Пастернак покорил меня своим упорством в извлечении советского эксперимента из колбы «нашей современности». «Доктор Живаго» возвратил СССР на лоно истории, которая измеряется не сотнями лет, а тысячелетиями. Не потому ли Пастернак назвал героя своего романа символически Доктор Живаго? Во-первых, страну надо было исцелять от вируса современной марксистской лженауки. Во-вторых, исцеление невозможно без возвращения к оставшимся ещё живым от (Бога) Живаго корням российской истории. Только наша способность извлечь уроки прошлого может стать реальным залогом лучшего будущего.

С Пастернаком меня ещё роднило и то, что любовь Юры и Лары разыгралась в Юрятино, в котором легко узнаётся родная Пермь. Живя на Западе, приходилось часто объяснять при знакомстве, что такое Пермь, тем более, что до 1991 года город был закрытым. Но как только скажешь вопрошающему, что родился в Перми на Урале, поэтизированной вкупе с имением Всеволодо-Вильвой в Юрятино, улыбка узнавания была гарантирована, ибо фильм Дэвида Лина (David Lean) «Доктор Живаго» посмотрели миллионы людей на Западе.

И всё-таки Пастернак, как и его герой Юрий Живаго, был прежде всего поэт. Как только поэт Живаго, как и шекспировский Гамлет, узрел гниль в «королевстве датском», он решает пойти по стопам своего Небесного Отца, Авва Отче, и представить своим соотечественникам диагноз болезни страны. Пастернак на минуту разрешает Живаго предаться гамлетовскому сомнению и тут же возвращает его к призванию говорить правду:

Но продуман распорядок действий,

     И неотвратим конец пути.

     Я один, все тонет в фарисействе.

     Жизнь прожить — не поле перейти.

Так всё и произошло, как по Писанию. Пастернака осудили его собратья по перу.[xv] Его книга утонула в советском фарисействе чуть не на тридцать лет.

А откуда взялись эти советские фарисеи? Да всё оттуда же. Протягиваю руку к другой книге и заглядываю в ту самую подаренную переводчицей Библию, изданную Объединёнными Библейскими Обществами Нью Йорка, Женевы и Лондона, проштампованную БЕСПЛАТНО, которая путешествует со мной по разным странам уже 55 лет.

Горе вам, книжники и фарисеи, лицемеры, что уподобляетесь крашенным гробам, которые снаружи кажутся красивыми, а внутри полны костей мёртвых и всякой нечистоты. (От Матфея 23:27)

Опять заглядываю в книгу Пастернака, читаю о тех бессчётных Гордонах и Дудоровых, которые старались облагородить Красное знамя революции, но преуспели только в том, чтобы покраснеть мимикрии ради по шкурным соображениям.

И опять Священное Писание:

Посему, вот, Я посылаю вам пророков, и мудрых, и книжников; и вы иных убьете и распнете, а иных будете бить в синагогах ваших (на партийных собраниях!) и гнать из города в город, (как Андрея Синявского, Юлия Даниэля, Юрия Галанскова,[xvi] Наталью Горбаневскую[xvii] и десятки младенцев избитых не только на истфаке МГУ, но и в других городах, или изгнанных из страны.

Пастернак не выдержал травли, сдался, отказавшись от премии и поездки в Стокгольм. Увы, травля ускорила его уход в 1960-ом.

Но уже в 1962 его эстафету крепко взял в своих руки Александр Солженицын, а в 1970-ом не преминул приехать в Стокгольм, принять премию и произнести речь, всколыхнувшую Андрея Сахарова (Нобелевская премия мира, 1975)[xviii] и Иосифа Бродского (Нобелевская премия по литературе, 1987). Новое поколение правозащитников, в том числе генерал Пётр Григоренко, священники Глеб Якунин и Николай Эшлиман, призвавшее советских фарисеев соблюдать свои собственные законы, выросло на смену недобитому поколению младенцев - пятидесятников.

Признаюсь, я не успел ещё полностью освоить богатый материал и глубокие мысли в обеих книгах Карякина. Но для меня несомненно, что эти книги углубляют понимание того, что же произошло с нашей страной за сто лет, прошедших после Октябрьского переворота в Петрограде 7 ноября 1917 года. Несомненно, что это было событие всемирного масштаба, оказавшееся не только колоссальным заблуждением ума, но трагической катастрофой и ценным опытом, прежде всего для самой России.

Листая старую тетрадь

Расстрелянного генерала,

Я долго силился понять:

Как ты могла себя отдать

На растерзание вандалам?

Слушая скорбную исповедальную песню поэта и барда Игоря Талькова,[xix] последнего невольника чести советской эпохи, каждый совестливый россиянин не может не задать себе этот вопрос. Надо отдать должное телеканалу «Культура», что его программы о Талькове, Карякине и Александре Зиновьеве подают надежду, что государство, наконец, позаботится о систематическом, полном и объективном освещении преступлений тоталитарного советского режима с целью подавить малейшее сопротивление режиму, который инакомыслящие советские историки Михаил Геллер и Александр Некрич определили, как «Утопия у власти».

Прожив большую часть жизни на Западе, прихожу к убеждению, что и Запад не избежал поражения вирусом якобы «научных и объективных законов общественного развития» от Маркса. Накануне развала СССР, известный американский комментатор Джордж Уилл (George Will) писал в газете «Вашингтон Пост», что в одном Гарвардском университете больше заядлых марксистов, чем во всём СССР. Конечно, преувеличивал. Но до сути добрался: США и Запад были тогда – и по моему мнению – остаются и сейчас восприимчивыми к вирусу марксизма или другой подобной всеохватной богоборческой теории.

В настоящее время США всё больше и больше берёт на себя роль бывшего СССР в стремлении к тотальному мировому господству под знаменем демократии и других приятных, но фальшивых слов. Поэтому так важно для России не только сохранить свой суверенитет и самобытность своей цивилизации, но и сыграть роль удерживающего ради выживания и оздоровления Планеты.

Говоря об истории 20-го века, особенно о лихих 1990-х, когда Россия чуть не потеряла суверенитет, президент Путин правильно сказал: «За битого, двух небитых дают». Но миссию удерживающего Россия не сможет успешно выполнить пока она не восстановит живительные корни своей древней христианской культуры и не напишет полную и правдивую историю своей мучительной эмансипации из-под ига пришедшего с Запада богоборческого тоталитарного коммунизма. [xx]Для этой цели наследие Юрия Фёдоровича Карякина весьма целительный источник.

Будучи коллегой Карякина в изучении творчества Достоевского и Солженицына, беру на себя смелость заявить, что главный идейный конфликт 20-го века был между марксистской псевдонаучной макулатурой и русской литературой.[xxi] Макулатура, издававшаяся на народные деньги и ценой большого кровопускания, упражнялась в утопических прожектах. Литература же, в лице Евгения Замятина, Андрея Платонова, Михаила Булгакова, Анны Ахматовой, Осипа Мандельштама, Пастернака, Солженицына и многих других, раз за разом, пробуждала в читателе тягу к истине, добру и красоте. Сейчас она остро нуждается в притоке новых талантов, новой энергии и новых дерзаний, чтобы удержать мир он нового Человекобожества.

Ирина Николаевна делает огромные усилия сохранить наследие её мужа и донести его до молодого поколения. Один из сборников она назвала «Жажда дружбы». Я бы назвал его Жаждой правды, ибо всех друзей Карякина объединяет стремление найти и донести до читателей правду как о советской эпохе, так и о царском прошлом, и о сегодняшнем дне.

Разумеется, не у всех его друзей одна правда, а у каждого своя. Мне симпатично, что среди его друзей есть и Александр Яковлев, державшийся за коммунизм дольше других. В своей отзывчивой душе Карякин примирил даже Солженицына со Львом Копелевым, пребывавшими тогда в антагонизме друг с другом. Кажется, Карякин воспитал в себе терпимость и уважение к полифонии разных идейных позиций, к общественному диалогу в поиске истины всех совестливых людей.

Хотелось бы закончить тем, к чему сам Карякин пришёл в своём анализе прошлого, в требовании к сегодняшнему дню и в программе на ближайшее будущее. Ссылаясь на любимого им писателя, он сказал: «А.И. Солженицын точно обозначил этапы духовного разрыва с коммунизмом: жить не по лжи, не соучаствовать, раскаяние, искупление». Прискорбно, но далеко не все этапы пройдены страной и сейчас.

Д-р Владислав Краснов, бывший профессор и глава Русского отделения Монтерейского Института Международных Исследований, возглавляет общество американцев за дружбу с Россией (www.raga.org). Живёт в Москве. Email: president92@gmail.com 

Церковь Святого Благоверного Князя Игоря Черниговского и Киевского в Переделкино