Кончина художника Глазунова 9 июля 2017 г. в возрасте 87 лет заставляет оглянуться на эпоху, из которой он вырос. Мне довелось наблюдать за его ростом с его первой выставки в Москве, потом издалека—даже из-за океана, но с пристальным вниманием, наконец, снова в Москве крупным планом. Скажу сразу: для меня он, прежде всего, феномен героического выживания русского художника во враждебной, жестокой, капризной среде тоталитарного однопартийного государства, шедшего на поводу всеобъемлющей и всезнающей глобальной идеологии. Эти условия вынуждали идти на нравственный компромисс даже очень сильных людей, оставляя самую малую толику для маневра и выживания индивида, который сохранял в себе врождённое национальное чувство. Илья Сергеевич сумел мастерски воспользоваться этой толикой, выразить своё провидение будущего страны в монументальных полотнах и «выйти из игры» триумфатором, когда многое предвиденное им уже сбылось. Он победил благодаря яркому таланту, огромному мужеству и способности чувствовать настроения в обществе, которые подтачивали государственную идеологию, пока она сама не рассыпалась в прах с приходом гласности.

Негласная выставка в МГУ

Будучи студентом истфака МГУ в 1955-60 годах, я и мои сокурсники жадно вдыхали дуновения оттепели: XX-й съезд КПСС, антисталинская речь Хрущёва, восстание в Венгрии (несколько студентов венгров с истфака были отозваны или сами вернулись домой). Зашевелился и наш факультет. Сначала - дело комсомольского секретаря Льва Краснопевцева, по которому он и ещё с десяток студентов и аспирантов схлопотали по десять лет лагерей за создание подпольного «Союза патриотов», за то, что проповедовали уравнительный социализм.[i] Потом порицание однокурснику Владимиру Осипову[ii] за то, что написал в стенной газете статью «Евтушенко – горнист поколения». Ещё одного студента исключили из комсомола за курсовую работу «с троцкистских позиций».

Появились инакомыслящие. Пошёл самиздат. Разумеется, иные мысли и самиздат передавались шёпотом и доверительно. Мы зачитывались копиями сочинения югославского диссидента Милована Джиласа «Новый класс», [iii] в котором выдвигался тезис, что если и были некогда бескорыстные борцы за народное дело, то теперь нами уж точно правила партийная номенклатура, которой всячески прислуживала привилигенция.

О конспирации мы и понятия не имели. 7 ноября 1957 года собралась группа студенческой молодёжи, человек 20-25, праздновать годовщину Великой Октябрьской Революции. Пригласили и меня, разумеется, шёпотом: «будет неординарный юбилей у одного переводчика с голландского языка». Юбилей оказался более чем неординарным. Собрались, стоя вокруг обставленного закуской стола. Первый же тост был: «Выпьем, товарищи, за то, чтобы 40-я годовщина оказалась последней!» Как ни странно, все выпили. Без протеста, без прений. И как ни в чём не бывало, стали закусывать. Выпил и я, признаюсь, с большим удовольствием. Но диву дался, что всё прошло так единодушно и гладко. Мне и в голову не пришло, что каждого могли арестовать и посадить за недоносительство.

Жили мы тогда уже в высотном здании МГУ. Разумеется, здесь было гораздо лучше, чем в общежитии на Стромынке, где ютились по восемь человек на комнату. Тут и столовые лучше, и даже был магазин. И вот однажды Володя Осипов приглашает меня «помочь опальному художнику Глазунову из Ленинграда» выставить свои картины на обозрение студентов. «Евтушенко тоже придёт», добавил Володя, для пущей убедительности ссылаясь на героя, за которого он уже пострадал. Пригласили мы на подмогу и нашего товарища москвича Анатолия Иванова, хотя он и не жил в общежитии.[iv] Мы с Володей уже были наслышаны, что молодой Глазунов попал в опалу за реалистическое изображение блокады Ленинграда, «как это было на самом деле». Его иллюстрации к романам «Идиот» и «Бесы» могли только возвысить его в нашем мнении, ибо и Достоевский считался тогда если не опальным, то нежелательным. Мы сочли долгом чести помочь опальному ленинградцу устроить негласную выставку в высотном здании МГУ.

Вот и появились именитые диссиденты: модно одетые Илья Сергеевич с супругой Ниной Александровной Бенуа,[v] а с ними и «герой нашего времени» Евгений Евтушенко.[vi] Знакомство было односторонним: студентов, вызвавшихся помогать, было человек пятнадцать, а художник один. Разговора по существу тоже не было, но был радостный ажиотаж: не мы одни инакие, а с нами и Сибирь, и Ленинград.

Мне больше запомнился Евтушенко, который демонстративно пришёл с книгой под мышкой, явно букинистического ряда. Это была книга Ренана «Жизнь Иисуса». Евгений как бы сигнализировал нам, юнцам, что он не просто инакомыслящий, а религиозно настроен и даже в европейском смысле!

Сейчас это может показаться наигранным. Но—время было такое, что даже нам, историкам, разрешалось почитать «Библию» только в аспирантском читальном зале библиотеки на Моховой, и только тем, кто проходил курс История Религии. Явление Глазунова помогло нам осознать, что мы – новое поколение, не зацикленное догмами псевдо-западной идеологии марксизма-ленинизма, но мечтающее возродить и восстановить корневую базу русской культуры.

Русофобия на Западе

Волею судьбы, моя следующая встреча с Глазуновым состоялась в конце 1970-х в Монтерее в Калифорнии, где я был профессором русского языка и литературы и руководителем отдела по изучению СССР при Монтерейском Институте Международных Исследований.[vii] Встреча была виртуальной, но гораздо более насыщенной, чем первая реальная. Главной темой моих исследований была эмансипация русской культуры от шор официальной советской идеологии. Вопрос о пробуждающемся национальном самосознании русских вставал сам собой.

Однако, среди моих коллег- советологов, в том числе и в институте, отношение к русскому национализму было крайне отрицательным. Какой там «национализм»? Даже самое простое оживление национального чувства в литературе, искусстве, не говоря уж о вероисповедании, воспринималось в штыки. Национализм вообще не был в почёте, но русский национализм вызывал просто истерику. Автоматически предполагалось, что он ведёт к восстановлению самодержавия, великодержавному шовинизму, антисемитизму и еврейским погромам.

Теперь слово русофобия как доминанта отношения США и Запада звучит повседневно на всех каналах информации страны. А в те годы о русофобских выпадах Западной прессы почти и не говорили. Говорили об антикоммунизме и антисоветизме, которые якобы доминировали в США. На самом же деле, в американских университетах и СМИ доминировала советофилия как форма русофобии, ибо леволиберальный истеблишмент считал тогда советский эксперимент «прогрессивным явлением» и главным барьером против «русского национализма».

Попав в США в 1974, Солженицын удивлялся, что на американских СМИ весьма уважительно говорили о достижениях Soviet women, Soviet education, Soviet science, Soviet astronauts. Но когда СССР вторгся в Афганистан, то писали о “Russian aggression.” Якобы корни советской экспансии заложены в русском национальном характере и в планах Петра Первого достичь Персидского залива.

Начиная с 1970-х, в США стали прибывать тысячи советских евреев,[viii] которые не хотели ехать к родственникам в Израиль (у многих их там и не было), а хотели поселиться в США. Вскоре в эмигрантском скоплении на Брайтон Бич около Нью Йорка возникла значительная преступность, которую американские СМИ проштамповали Russian mafia. Многие эмигрировали не из-за «антисемитизма» в СССР или ради прав человека, а в надежде на якобы лёгкую жизнь на Западе. Этих преступников американские СМИ избегали называть бывшими советскими евреями. Конгресс Русских Американцев неоднократно протестовал против такого словоблудия, напоминая, что старые «белоэмигранты» отличались законопослушностью. Увы, протесты остались безуспешными.

Мне уже приходилось писать о русофобской составляющей политики США в период Холодной войны.[ix] В дополнение к этой теме я познакомился тогда с американской библиографией по «русскому национализму», в том числе, о Глазунове. В 1980 году русское эмигрантское издательство Град Китеж опубликовало книгу «Художник и Россия», в которой были воспроизведены отзывы посетителей двух выставок Глазунова в Москве и в Ленинграде,[x] кем-то тайно скопированных и доставленных на Запад. Я сразу же заинтересовался «отзывами советских людей» как мерилом общественных настроений в стране, в которой тогда не было ничего, подобного Левада-Центру.[xi]

Хотелось статистически определить, насколько «инакомыслие» и «диссидентство» проникло из студенческой среды конца 1950-х в широкие массы в 1978-1979, то есть через двадцать лет после выставки Глазунова в МГУ. Результаты анализа я опубликовал в статье на английском языке в Японии в 1985.^[xii] Тут не место излагать всю статью, но вот её выводы.

• Выставку в Москве (в июне 1978) посетили 600 тысяч человек и миллион в Ленинграде (с 28 сентября по 27 октября 1979).  
• Всего было 1,465 отзывов в Москве и 622 в Ленинграде. Из них анонимных около 57 % в Москве и почти две трети в Ленинграде. Некоторые отзывы содержат намёки, что авторы иногда чувствовали себя стеснёнными присутствием других лиц, особенно, в Ленинграде.
• В Москве 80% отзывов были позитивны, в Ленинграде около 65%. В обоих городах около 20% написали негативные отзывы.
• Значительная часть отзывов касалась не искусства, а идейной направленности работ художника.
• Отзывы отличались страстностью, непосредственностью, уверенностью, что роль художника связана с судьбой страны.

Некто Касаткин, военнослужащий, упрекает художника в отвержении марксизма-ленинизма, что Ленин-Маркс (Sic!) уже 60 лет триумфально шествуют по всей стране, что Великая Отечественная Война гораздо дороже нам, чем ушедшая в небытие старая царская Россия. Упрекая Глазунова в нейтральном отношении к всемирной битве двух мировых систем, он перефразирует Горького и вопрошает: «С кем вы, художник Глазунов?» И под конец угрожает, в стиле сталинской эпохи, что у Глазунова не только не будет никакого будущего в СССР, но и его старые работы не выживут.

Возвращение блудного сына, 1977

Здесь неуместно заниматься пересказом статьи или спорить с откликами зрителей 1970-х годов, но некоторые работы Глазунова, например, «Возвращение блудного сына», я воспринимал как пророческие. Замечательное то, что эти пророчества оправдались. И оправдались не только и не столько в развале «великой державы и всего социалистического лагеря», сколько в том, что после 1991 года произошёл - и сейчас ещё происходит - тектонический сдвиг в сознании русского народа - и других народов России - в сторону культурной и религиозной традиции, так бездумно, насильственно и жестоко отвергнутой в Октябре 1917 года.

Когда сегодня видишь толпы народа, стремящиеся посмотреть на прибывшие из Италии мощи Св. Николая в Москве и в Петербурге (!), когда зайдёшь в любую восстановленную или новую церковь сейчас, летом 2017, хотя бы в День Петра и Павла 12 июля, невольно задаёшься вопросом: разве это не Возвращение Русского Народа, поддавшегося сто лет назад блудному искушению построения рая на земле – не только без Бога, но и воинственно против Бога - к христианству в образе всепрощающего Отца Христа и к «отцам» русской исторической и культурной традиции, изображённым на картине?

В церкви Св. Екатерины 12 июля 2017, г. Ветлуга, где меня застала весть о смерти Глазунова.

В память о нём я поставил свечку. «Вечная память Илье Глазунову»

Разумеется, процесс возвращения далеко не завершён. Соблазн материализма, будь то в марксистском антикапиталистическом варианте или в нынешней олигархической экономике социального расслоения с упором на безудержное потребительство (свиньи перед корытом!), никуда не делся. Но тоску по духовности, именно в отечественном варианте, Глазунов угадал среди современников безошибочно и увидел начало её воплощения в наши дни.

Но, вернёмся на выставки Глазунова 1978-79-х годов. Жительница Ленинграда Кислова пишет от имени рабочих Кировского завода, что возмущена отношением художника к советской системе, что, не видя ничего хорошего в ней, Глазунов призывает вернуться к старому. Другой зритель, наоборот, упрекает и Глазунова, и Евтушенко в том, что оба пошли на компромисс с советской властью.

И всё-таки огромное большинство отзывов, 1602 из 2087, то есть около 77%, не только хвалебны, но и полны энтузиазма. Хвалят Глазунова за то, что он возвращает людям великое историческое, культурное и религиозное наследие России. Читая их, чувствуешь себя частью огромной лавины, которая не остановится, пока не сметёт искусственную внутреннюю Берлинскую Стену, некогда возведённую, чтобы отделить не только русский народ, но и все другие народы СССР от их прошлого.

28 посетителей ударились в оратории и стихи. Пишут не просто «спасибо», а «Низко тебе кланяемся», и употребляют такие эпитеты, как «гений», «чародей», «богатырь Илья Муромец», «бард русской души» и «Илья Пророк». Один посетитель пишет, что он впервые почувствовал гордость за то, что он русский. Другой заключает: «Здесь русский дух, здесь Русью пахнет».

Есть и прямые сопоставления с мастерами русской живописи, такими как Васнецов, Суриков, Репин, Михаил Врубель, Михаил Нестеров, Борисов-Мусатов, Борис Кустодиев, Павел Кузнецов и Николай Рерих. Но чаще всего Глазунова сравнивают с Андреем Рублёвым, намекая на то, что если Рублёв символизирует духовное освобождение Руси от монголо-татарского ига, то Глазунов освобождает от «иностранной» марксистской идеологии.

Неоднократно Глазунова сопоставляют с писателями: Достоевским, Василием Шукшиным, деревенщиками.[xiii] Оставил свой отзыв и Лев Гумилёв,[xiv] отметивший пассионарность искусства Глазунова.

Многие комментарии подтверждали мнение Солженицына, который не раз заявлял на Западе, что русские, несмотря на их численное преимущество в стране, чувствовали себя не менее культурно обездоленными, чем любое этническое меньшинство. Их мнение выразил анонимный автор, который символически обобщил искусство художника: «Глазу Нов, а русскому сердцу мил».

Иные, хваля Глазунова за его русскость, не побоялись подчеркнуть христианские корни его русской культуры. Некто Левин, врач, пишет, что выставка заставила его почувствовать «глубокую веру в Христа Спасителя нашего бедного отечества». Он упрекнул организаторов выставки за цензурное исключение из экспонатов картины «Мистерия ХХ века», ключевой для понимания идейной направленности искусства Глазунова. Он же упрекнул их за преднамеренное ограничение доступа к Книге Отзывов, а то посетители написали бы ещё откровеннее.

Некто Владыченко пишет: «Сначала татары, потом немцы и французы и всякие разные шведы пытались нас поработить. Нелегко талантливому русскому человеку всё это выдержать и добиться своего иногда ценою жизни. И всё-таки мы едины с тобой, Илья Глазунов, не только кровно и судьбой, но и нашей верой. Мы верим, что наш народ никогда не смирится с духовным рабством под иностранцами. Ни один человек, кто не мёртв духовно, не посмотрит на эти картины с безразличием».

Не все осмеливались писать откровенно. Многие отзывы были анонимны. Один сформулировал суть творчества Глазунова очень ёмко: «Вот это – Россия. Спасибо. Ведь мы теперь почти безголосые. И всё это так трудно для одного человека!». Увы, гласность была разрешена генсеком Горбачёвым с большим опозданием.

Пока речь шла об отзывах предполагаемых этнических русских. Гораздо труднее сделать статистический анализ отзывов этнических меньшинств, тем более, что в СССР было непринято обозначать этническое происхождение. Всё-таки нашлись красноречивые отзывы, по крайней мере, одного кавказца и десятка предположительно евреев.

Кабахан Штанчаева, аспирантка Института Философии Академии Наук СССР, сравнила выставку с гимном духовности и красоте. «Духовное воздействие колоссально. Нравственный заряд его полотен так велик, что на выходе чувствуешь себя в состоянии катарсиса», пишет Штанчаева.

Среди московских отзывов я нашёл два открыто юдофобских. Один анонимно пишет, что «после 60 лет жидовского засилья, наконец-то, запахло Русью. Да здравствует российское государство!» Некто Иван Рукавицын присоединил к отзыву стихотворение «Засекреченный поезд», в котором обвинил «еврейских безбожников» вообще, и особенно «Мойшу Свердлова» и «Льва Бронштейна» (Троцкого) в расстреле Царской семьи. Несколько других отзывов прямо евреев не называют, но намекают на то, что Глазунов «погромщик» и его «идеология пугает своей простотой, ибо он за Россию без…».

И всё-таки явные или подразумеваемые евреи оставили гораздо больше похвальных и даже восторженных отзывов. Начинающий пианист М.Л. Рабинович назвал Глазунова «великим художником, великим мыслителем, великим гражданином и великим гуманистом». Юлий Наумович Кантор просто сказал: «Спасибо, что Вы есть». Рафаил Абрамович Зак благодарил художника за то, что его искусство доставляет «радость бытия» и особенно отметил картину «Русская Венера». Инженер Тепельбаум советует власть имущим «построить Глазунову дворец для экспозиции его трудов» (что и было сделано двадцать лет спустя!)

Инженер Л. Вайсман набрался смелости и упрекнул организаторов за недопущение на выставку картины «Мистерия XX века», в которой, кстати, Глазунов символично изобразил себя и Солженицына, как двух главных свидетелей зловещей мистерии.

Мистерия ХХ века

Роза Марковна Шруг назвала Глазунова гениальным художником, поблагодарила за эстетическое наслаждение и вызвалась позировать моделью. Р. Слуцкер, 27-летняя женщина- инженер из Свердловска, пишет: «Сегодня один из счастливейших дней моей жизни. Вы наполнили мою жизнь светом». Экономист Я.Р. Коган назвал Глазунова «выдающимся художником современности» и похвалил его за мастерство владения кистью, за эмоциональный заряд его портретов. Инженер В. Вайсберг пишет: «Наконец, я увидел настоящего, оригинального, нестандартного, гуманного, философски мыслящего и очень талантливого русского художника. Несомненно, сегодня Вы лучший художник России».

Некто Е. Хайкин назвал Глазунова «гениальным националистом». Что это: комплимент или порицание? Думается, что комплимент, в котором заложен смысл «Мистерии ХХ века»: конфронтация между наднациональной, интернациональной, якобы «научной» и «прогрессивной» марксистско-ленинской идеологии, которая на поверку оказалась утопией—с одной с стороны, и здравым смыслом простых людей, которые скромно, неустанно и героически трудятся, возделывают свою землю, завещанную от отцов, уповая при этом на мудрость предков, «предания старины глубокой», включая религию, обычаи и культуру.

В результате анализа отзывов о двух выставках Глазунова, как он был представлен в той «японской» статье 1985 г., я делал вывод, что художник представляет широкий спектр общественного мнения, единственно способного дать реальную альтернативу однопартийной диктатуре. Я назвал это альтернативу умеренным русским христианским национализмом, который не угрожает другим народам страны или за границей. Я назвал его Движением за Национальное Возрождение (National Rebirth Movement), в котором помимо Глазунова участвуют такие незаурядные люди как Владимир Осипов, Анатолий Иванов, Игорь Огурцов,[xv] многие писатели-деревенщики и подвижники ВООПИКа.

Национальные чаяния русских лучше и раньше всех выразил Александр Солженицын.  Ещё в 1973 году он написал «Письмо советским вождям»,[xvi] в котором предложил мирный и эволюционный путь врастания русского патриотизма в существующую систему. Увы, их засорённые марксистскими догмами мозги «вождей» не услышали патриотический призыв, и писатель был просто вышвырнут из страны. Отсутствие открытого диалога коммунистов с радетелями национального возрождения было одной из причин, почему развал СССР сопровождался шоковым лихолетьем 1990-х.

Насколько мне известно, никто в СССР не заинтересовался книгами отзывов на выставки Глазунова, как индикатор общественного мнения. Только в 2009 г. Валентин Новиков нашёл нужным сослаться на мой анализ в книге «Илья Глазунов. Русский гений». «Исследование учёного было опубликовано за рубежом», пишет Новиков, «Но что это для хулителей Глазунова! Они и народ-то не жалуют, называя его не иначе как быдлом».[xvii]

Ни в нынешней России, ни в США, ни в ЕС «националистов» не любят. При этом запугивают такими крайностями, как национал-социализм в Германии. Думается, однако, что никакое умственное направление от экстремизма не застраховано: ни советская приверженность «всемирной революции» под серпом и молотом на Земном Шаре, ни нынешний американский «глобализм», за которым, как ни странно, стоят так называемые «неоконсерваторы», многие из которых бывшие троцкисты, переметнувшиеся на сторону «однополярного» господства США.

Возвращение на круги своя

После эпохальных выставок Глазунова в Москве и в Ленинграде 1978-1979 годов не прошло и тринадцати лет, как СССР развалился. Мне довелось быть свидетелем этих событий. Как член делегации русских эмигрантов из США– я был тогда членом правления Конгресса Русских Американцев[xviii]– в августе 1991 я прибыл в Москву на Первый Конгресс Соотечественников,[xix] по приглашению правительства РСФСР. К этому времени я был реабилитирован за отсутствием состава преступления в том, что стал невозвращенцем.

Съезд оказался эпохальным: впервые после изгнания из Советской России парохода русских философов в 1922 году,[xx] русские люди могли встретиться, как братья. И случилось это как раз 19 августа 1991 года, в день Преображения. Но на пути из гостиницы к Успенскому Собору, где нас должен был встретить глава РСФСР Б.Н.Ельцин, мы оказались в центре путча ГКЧП-истов.[xxi] Некоторые из делегатов стали бронировать билеты обратно, подозревая, что путч начался из-за приезда «белых». Но нас приветствовал сам Патриарх, не преминувший напомнить о Дне Преображения.

Занятый подавлением путча, Ельцин приветствовал нас во Дворце Съездов только через пару. И порадовал нас сообщением, что над Кремлём взовьётся национальный трёхцветный флаг. Тогда-то я и подарил «моему земляку из Пермского Края», свою книгу Russia Beyond Communism: A Chronicle of National Rebirth, в которой по стопам Солженицына и опираясь на голоса гласности (Сахарова, Лихачёва, Распутина, деревенщиков и десятков других россиян), предсказал неминуемое падение тоталитарного коммунизма.[xxii]

С Глазуновым я тогда не встречался, но не сомневаюсь, что он радовался бесславному концу однопартийной диктатуры. Встретились мы где-то в середине лихих 90-х, сначала в его особняке-музее близ метро Арбатская. Он не помнил меня по мимолётной встрече в конце 1950-х. Но по телефону сразу же узнал мою фамилию и выразил желание «посмотреть на японца», что меня несколько озадачило. Но при встрече выяснилось, что он знаком с моей статьёй о двух выставках, которая в 1985 появилась на английском языке в научном журнале Хоккайдского университета. Там, в Саппоро, я провёл один год в качестве приглашённого исследователя, что давало мне право писать на любую тему, и я выбрал “Russian nationalism” Глазунова.[xxiii]

Ни Глазунова, ни меня не радовали происходившие перемены в сторону прихватизации и засилья Семибанкирщины. Но и жалуясь на отсутствие государственного порядка, инфляцию, социальное расслоение, рост преступности и общий «беспредел», он не унывал, верил в будущее России и делился планами продвижения академической школы живописи по стране и за рубежом.

Меня радовало, когда он настаивал, что, несмотря на униженное положение постсоветской России, нам не надо хаять Запад. Надо исходить из того, говорил Глазунов, что «за одного битого двух небитых дают» и что Россия не только выживет и станет великой державой, но ещё и сыграет свою роль по спасению Западной цивилизации от наплыва коммерческой псевдо-культуры. Несколько раз он приглашал меня на встречи с именитыми людьми и пытался устроить мне интервью для СМИ. Он соглашался с Солженицыным, что ельцинская власть убрала «железный занавес» так неумело, что из-под него потекла к нам с Запада навозная жижа. «К нам уже и сейчас едут иностранцы, даже из Италии, чтобы здесь учиться навыкам академического искусства», говорил Глазунов. Наверняка, его любовь к Достоевскому, проявившаяся на заре его карьеры, подсказала и укрепила в нём идею всемирной отзывчивости русской души.

Пермский филиал Академии Глазунова

Помимо всемирной отзывчивости русского человека, нашлась у нас и более заземлённая тема. Узнав, что родом я из Перми, Илья Сергеевич сразу повеселел и возвестил, что «у нас там филиал Академии». Я знал, что в Перми есть художественная школа, но что она была Уральским филиалом Академии Глазунова было для меня новостью.[xxiv] «А где у Вас есть ещё филиалы?», спросил я, будучи уверен, что его школа востребована по всей стране. Увы, он не мог похвастаться всероссийским масштабом. Я же стал ещё больше гордиться родным городом.

Поскольку в конце 1990-х и начале 2000-х я продолжал ещё работать в США, мои приезды на родину были спорадическими, хотя и частыми. В следующий заезд в Пермь я познакомился с директором Уральского филиала архитектором С. И.Тарасовым,[xxv] а потом и заменившим его М.В. Каёткиным, живописцем и выпускником Московской Академии, рекомендованным на директорство самим Глазуновым.[xxvi] Оба очень высоко отзывались о Глазунове, и у нас начал развиваться проект извлечения пермской истории «из-под глыб».[xxvii] Тарасов недвусмысленно заявил «Идёт битва за Россию, не за географическое пространство, а за пространство русской души».[xxviii]

Уже во время моего первого возвращения в Пермь, в рамках Конгресса Соотечественников в сентябре 1991 года, я озаботился возложением венка на бывшую гостиницу «Королевские номера» по улице Карла Маркса, 5, откуда Михаил Александрович Романов, младший брат царя и инициатор Учредительного Собрания, был выкраден вместе с его секретарём Брайаном Джонсоном и отправлен чекистами на бессудный расстрел.[xxix] На возложение венка собралась небольшая группа пермских горожан, в том числе пара узников ГУЛАГа, священник и журналисты. Появилась заметка в газете. К зданию было привлечено внимание, и мы знали, что его не постигнет судьба Ипатьевского дома в Екатеринбурге.  В конце года на здании уже висела мемориальная доска. Через год доску кто-то сбил, мы повесили вторую идентичную, и та провисела до 2008, пока вандалы опять её не разрушили.

Пермяки подхватили инициативу, опубликовали сборник архивных материалов «Скорбный путь Михаила Романова: От престола до Голгофы» и вернули улице её историческое название: Сибирская. В 1997 году на здании «гостиницы» установили мемориальную доску Михаилу работы скульптора и преподавателя Уральской Академии А.А. Уральского.[xxx]

Увы, хотя это было красивое художественное произведение, в нём ничего не было сказано о похищении Михаила, а Джонсон вообще не был упомянут. Тем не менее, совместный проект Пермского Краевого ВООПИКа[xxxi] (кстати, Глазунов был одним из его основателей) и Свято-Троицкого Стефанова монастыря привёл к завершению строительства часовни Михаила Тверского, небесного покровителя Великого князя Михаила Александровича, построенной при участии архитекторов из Академии.

Начиная с конца 2005 года, в Перми ежегодно 12 июня, в день предполагаемого убийства, проходит крестный ход памяти Михаила Александровича, как местночтимого святого. 12 июня 2017 мне довелось принять участие в крестном ходе памяти Михаила. В подсобном здании у часовни устроена выставка в память об убийстве Романовых, в том числе Михаила. Меня порадовало новое обширное полотно преподавателя академии художника Льва Ивановича Перевалова[xxxii] с девизом «Памяти Михаила Романова». Оно напомнило мне монументальные судьбоносные полотна самого Глазунова. Мне не приходилось беседовать с Глазуновым на тему убийства Царской семьи, но думаю, он одобрил бы участие Уральского филиала Академии в пробуждении памяти о великом князе Михаиле.

Увы, такие проблемы не волновали городские власти Перми, когда они увлеклись коммерческой затеей галериста Марата Гельмана[xxxiii] по превращению Перми в Мекку сугубо не-национального, космополитического искусства, потратили на это огромные бюджетные средства и отодвинули на задний план не только проект Св. Михаила, но и Уральский филиала академии Глазунова и других пермских художников.[xxxiv]

Юбилей 80

Как у писателя Солженицына, так и у художника Глазунова, всё творчество было героическим подвигом по извлечению Святой Руси «из-под глыб», под которыми коммунисты надеялись похоронить её навсегда. Об этом я говорил на торжественной встрече, организованной в Манеже в июне 2010 в связи с 80-летием художника. Художник сам пригласил меня на это чествование, правда, сделал он это через Володю Осипова, моего товарища по инакомыслию, который отсидел два срока, в общей сложности 15 лет, за русский православный патриотизм. Теперь же он преподавал историю в самой Академии. Чествование было на высокой ноте. Высокие гости выступали один за другим, вспоминали, соревнуясь друг с другом, кто раньше всех и больше всех любил юбиляра и его искусство.  Мы с Володей затесались где-то в толпе, но Илья Сергеевич заметил меня и распорядился, что «теперь будет выступать наш американский гость».

«Кто-то из выступавших знал и любил Илью Сергеевича с 1997 года, кто-то с 1987-го, и даже с 1978-го. А я, «наш американский гость», развешивал его картины в общежитии МГУ на Ленинских горах в 1957-ом, когда власть совсем не давала ему ходу. Инакомыслящие студенты сразу увидели в его творчестве возрождение Святой Руси. Мы, несколько студентов истфака МГУ, первыми бросились выразить свою солидарность опальному художнику из Ленинграда, старавшемуся сказать правду о блокаде города и о творчестве Достоевского». Не ручаюсь, что я сказал именно эти слова, но их посыл был именно таков. Знаю, что художник был доволен и по окончании церемонии охотно сфотографировался со мной.

Сию минуту вышел я на интернет и нашёл отзыв об этом юбилейном событии самого художника на канале Культура под заголовком "Мне всего 80, я полон сил и энергии." Репортёр цитирует Глазунова о начале его подъёма: «Мне было 26 лет. Это была моя первая выставка, после которой было признано, что я не помогаю своими работами строить коммунизм, и долгие годы меня потом не показывали на выставках». 

Далее репортёр канала ТВ Культура приписал: «На этой выставке, среди других студентов, развешивал картины Владислав Краснов, из среды так называемых инакомыслящих. Сейчас он живет и работает в Америке. "Мы, студенты, чернорабочие, мы помогали таскать ему картины. Он меня помнит, потому что я написал о нем статью в американском научном журнале", - вспоминает профессор, председатель Общества российско-американской дружбы Владислав Краснов». ^[xxxv]

И возвращаемся «к началу своему».

С тех пор наши контакты были не часты. Но однажды он пригласил меня на выпускное собрание Академии, чтобы я мог воочию убедиться в её развитии, педагогическом, нравственном и финансовом благополучии его детища. Подробно поговорить с ним не получилось, но по атмосфере в зале я понял, что Илья Сергеевич добился своего и как художник, и как администратор, и как сын отечества. О нём можно сказать словами Солженицына при получении Нобелевской премии по литературе в 1972 году:

Так может быть, это старое триединство Истины, Добра и Красоты - не просто парадная обветшалая формула, как казалось нам в пору нашей самонадеянной материалистической юности? Если вершины этих трёх дерев сходятся, как утверждали исследователи, но слишком явные, слишком прямые поросли Истины и Добра задавлены, срублены, не пропускаются, - то, может быть, причудливые, непредсказуемые, неожидаемые поросли Красоты пробьются и взовьются в то же самое место, и так выполнят работу за всех трёх? И тогда не обмолвкой, но пророчеством написано у Достоевского: "Мир спасет красота"? Ведь ему дано было многое видеть, озаряло его удивительно.[xxxvi]

Это ключ к феномену художника Глазунова: почти за 70 лет советской власти было практически невозможно для людей гуманитарных наук сказать слово правды о состоянии общества: ни историкам, ни философам, ни экономистам, ни священникам, не говоря уж о политиках и общественных деятелях, ибо «поросли Истины и Добра (были) задавлены, срублены, не пропускаются». Последний генсек Михаил Горбачёв сетовал, что даже высшее начальство «думали одно, говорили другое, а делали третье». К чести России надо сказать, что правду удалось сказать, лучше других, именно служителям Красоты: художнику слова Солженицыну и художнику кисти Глазунову.

Вечная память моему другу и покровителю Илье Сергеевичу Глазунову!

Д-р Владислав Краснов, бывший профессор и глава Русского отделения Монтерейского Института Международных Исследований,

возглавляет общество американцев за дружбу с Россией (www.raga.org). Живёт в Москве. Email: president92@gmail.com