Весной 1898 года Соловьев отправляется в Египет по местам, где он был в юности и видел в пустыне под Каиром Софию Небесную (именно по дороге в  Египет с ним и произошла  известная  встреча с бесом). Сведений об этом путешествии у биографов мало. Но после, уже в Пустыньке (имении С.П. Хитрово), он  пишет поэму «Три свидания», где описывает не только свое юношеское путешествие, но и все встречи с Софией – их было три.  Первая ­– в детстве:

И в первый раз,- о, как давно то было! -
Тому минуло тридцать шесть годов,
Как детская душа нежданно ощутила
Тоску любви с тревогой смутных снов.
Мне девять лет, она...
ей - девять тоже.
«Был майский день в Москве", как молвил Фет.
Признался я. Молчание. О, Боже!
Соперник есть. А! он мне даст ответ.
Дуэль, дуэль! Обедня и Вознесенье.
Душа кипит в потоке страстных мук.

Житейское... отложим... попеченье -
Тянулся, замирал и замер звук.
Алтарь открыт... Но где священник, дьякон?
И где толпа молящихся людей?
Страстей поток,- бесследно вдруг иссяк он.
Лазурь кругом, лазурь в душе моей.
Пронизана лазурью золотистой,
В руке держа цветок нездешних стран,
Стояла ты с улыбкою лучистой,
Кивнула мне и скрылася в туман.

Тон поэмы – шутливый, причем настолько, что это даже несколько шокирует. И только сами моменты встреч с Софией описаны возвышенно-торжественно, без всякой иронии.

И вот однажды - к осени то было -
Я ей сказал: «О божества расцвет!
Ты здесь, я чую,- что же не явила
Себя глазам моим ты с детских лет?"
И только я помыслил это слово,-
Вдруг золотой лазурью все полно,
И предо мной она сияет снова -
Одно ее лицо - оно одно.
И то мгновенье долгим счастьем стало,
К земным делам опять душа слепа,
И если речь «серьезный» слух встречала,
Она была невнятна и глупа.
Я ей сказал: «Твое лицо явилось,
Но всю тебя хочу я увидать.
Чем для ребенка ты не поскупилась,
В том - юноше нельзя же отказать!"
«В Египте будь!"- внутри раздался голос.
В Париж!- и к югу пар меня песет.
С рассудком чувство даже не боролось:
Рассудок промолчал, как идиот.

Соловьев заворожен Софией, вот третье свидание, в египетской пустыне:

Дышали розами земля и неба круг.
И в пурпуре небесного блистанья
Очами, полными лазурного огня,
Глядела ты, как первое сиянье
Всемирного и творческого дня.
Что есть, что было, что грядет вовеки -
Все обнял тут одни недвижный взор...
Синеют подо мной моря и реки,
И дальний лес, и выси снежных гор.
Все видел я, и все одно лишь было -
Один лишь образ женской красоты...
Безмерное в его размер входило,-
Передо мной, во мне - одна лишь ты.
О лучезарная! тобой я не обманут:
Я всю тебя в пустыне увидал...
В душе моей те розы не завянут,
Куда бы ни умчал житейский вал.
Один лишь миг! Видение сокрылось -
И солнца шар всходил на небосклон.
В пустыне тишина. Душа молилась,
И не смолкал в ней благовестный звон.

От такого тонкого и пленяющего искушения избавиться трудно, особенно столь влюбчивой и мистически одаренной личности как Соловьев. И месяцем позже, в ноябре 1898 г.  он опять под влиянием Софии:

Прямо в душу глядят лучезарные очи

Тёмной ночью и днём.
Тает лёд, утихают сердечные вьюги, 
Расцветают цветы.
Только  Имя одно Лучезарной Подруги
Угадаешь ли ты? 

И все же есть странности. Этот шутливый контекст «свиданий», это выставление на всеобщее обозрение самых личных переживаний –  зачем это нужно? Недаром, чуткая и проницательная Хитрово оценила поэму низко, и даже посоветовала ее не публиковать – мол, о таких вещах так не пишут. Однако Соловьев опубликовал. И не исключено, что этим он попытался как-то «объективировать» свое отношение к Софии. Хотя подвоха он, видимо, не почувствовал. Но через год Господь сталкивает его уже с пародией на Софию – Анной Павловной Шмидт, немного не в себе женщиной, считавшей себя  земным воплощением небесной Софии, а Соловьева – новым воплощением Логоса и своим небесным женихом. В личной беседе он старался ее уверить, что все это плод излишней экзальтации. Трудно сказать, понял ли он послание Господа, но к тому времени уже были написаны «Три разговора» – книга, где с пьедесталов летят многие кумиры, которым он прежде поклонялся.

Николай Сомин