Этот год принёс нам скорбную весть: ушёл из жизни Всеволод Иванович Сахаров, автор журнала «Шестое чувство», наш товарищ. Профессор, доктор филологических наук, автор двух десятков книг, особенно активно работавший в последние годы… Не забудем его добродушный, насмешливый взгляд из-под очков, его походку, легко переходящую в бег. Он выглядел моложе своих шестидесяти трёх. Но пришёл роковой час… Упокой, Господи, душу усопшего раба Твоего Всеволода…

Сетевой журнал «Переправа»

Всеволод Сахаров

 
ЕДИН ДЕРЖАВИН

Такова знаменитая строка одного из лучших наших поэтов: «Един есть Бог, един Державин». Стихотворец «в сердечной простоте» поставил себя рядом с творцом вселенной и человека. И тем самым выделил и возвысил не себя, а частного человека, который неповторим в своем краткосрочном бытии и который имеет право жить в творческом слове, остаться в поэзии. Гаврила Романович Державин (1743-1816) задолго до Жуковского сделал себя главным действующим лицом своей лироэпической, во многом автобиографической поэзии. Но хрупким нежным романтиком поэт не был.

Век его был по преимуществу материален, жаден до удовольствий и радостей быстротекущей жизни, грубоват, расточителен и разгулен, соединял простодушие, смелость и житейскую сметку. Последнее державинское стихотворение вполне выразило его поэтическое «я» и дух времени:

Река времен в своем стремленьи

Уносит все дела людей

И топит в пропасти забвенья

Народы, царства и царей.

А если что и остается

Чрез звуки лиры и трубы,

То вечности жерлом пожрется

И общей не уйдет судьбы.

Люди смотрели на жизнь философически, как на «колесо веселых, мрачных дней» (Державин), ловили удачу, «случай», царские поощрения и награды, были готовы к падениям и опале, ежедневно радовались любому удовольствию и обретению, чувствовали сильно и просто, боялись болезней и смерти, первую мысль их от решительного поступка отделяло короткое расстояние, не было сложнейших мучительных размышлений, позднейшей диалектики чувств. Натура цельная и колоритная, Державин был сыном своего века, менялся вместе с ним, разделял его величие, имел обычные для того времени простительные слабости и грехи, любил, страдал, ошибался, гневно порицал в своих сатирах вельмож и сам был министром, и все это запечатлела его живописная поэзия:

Падал я, вставал в мой век.

Брось, мудрец, на гроб мой камень,

Если ты не человек.

Навсегда осталась в русской поэзии знаменитая державинская строка о непрерывном внутреннем изменении человеческой натуры:

Я царь – я раб – я червь – я Бог!

Родители будущего поэта были бедные полуграмотные дворяне из Казани, отец его, армейский офицер, рано умер, мальчика воспитывала мать. Первыми учителями его стали дьячки и пономари, лишь в Оренбурге Гаврилу отдали в немецкую школу каторжника Розе, где он с трудом выучился единственному ему знакомому иностранному языку. В Сухопутный шляхетный кадетский корпус устроиться не удалось, но в Казани открылась связанная с Московским университетом гимназия, и там юный Державин получил основные свои познания, улучшил свой немецкий язык и даже был замечен И.И. Шуваловым как способный ученик. Тогда же он начал сам сочинять собственные стихи, подражая Ломоносову и Сумарокову, и переводил немецких поэтов, учась у них искусству стихосложения и философскому взгляду на жизнь, полюбил рисование и игру на скрипке.

Однако недоросль вместо Московского университета был по чьей-то канцелярской ошибке записан в гвардейский Преображенский полк, ему пришлось прервать обучение в казанской гимназии, отбыть в столицу и там довелось принять участие в дворцовом перевороте 1762 года, возведшем на российский престол Екатерину II и открывшем солдату Державину дорогу во власть и литературу. Жизнь его была бедная, буйная и беспорядочная, подверженная рискованным превратностям судьбы (казарма, трактиры, драки, игра в карты и прочие бытовые авантюры), военная карьера не складывалась, офицером Державин стал лишь в 1772 году, вскоре первые его стихи появились в печати. Затем Державин участвовал в подавлении пугачевского восстания, подвергал свою жизнь ежедневной опасности, однажды сам Пугачев гнался за ним и чуть не убил.

В 1776 году Державин издал свою первую книгу оригинальных од и переводов с немецкого, причем особенно полюбились ему философские стихотворения прусского короля и великого полководца Фридриха II о тщетности всего земного. В следующем году он перешел в статскую службу, затем женился, занялся серьезно литературой и самообразованием, подружился с литераторами Н. Львовым, В. Капнистом, И. Хемницером, которые помогали ему советами, редактировали его стихотворения. Такая дружеская помощь образованных и опытных писателей была ему нужна и полезна, но самолюбивый поэт часто восставал против строгих учителей и отказывался править свои громоздкие, корявые строки. В печати появляются лучшие его стихотворения, знаменитая ода «Фелица» (1782) посвящена императрице, понравилась ей и значительно ускорила продвижение поэта по службе.

Но характер его был горяч, недальновиден, сварлив и вздорен, поэт легко шел на конфликты с сильными мира сего, местными вельможами-взяточниками и высокопоставленными нарушителями законов. Он наивно пытался бороться с взятками, повальным воровством и беззаконием в деспотической стране, где снисходительная императрица, любившая поговорку «Живи и жить давай другим», сквозь пальцы смотрела на все эти обычные пороки своих подданных, хотя все видела и все знала: «Дурачествы сквозь пальцы видишь».

Державин был назначен олонецким и тамбовским губернатором, нигде не ужился и даже попал под суд. В 1791 году императрица сделала его своим кабинет-секретарем, но порывистый и прямой поэт не удержался и на этом ключевом в тогдашней России посту и был удален в сенат. При Павле I не сильный в математике, экономике и банковском деле Державин назначен государственным казначеем (то есть министром финансов), но скоро поссорился со столь же своенравным императором. При Александре I он без знания латыни, французского языка и основ законодательства стал министром юстиции, но и здесь был через год вежливо, но твердо отправлен молодым царем в отставку и окончательно поселился в живописном и благоустроенном новгородском поместье Званка, которое воспел и в котором скончался.

В литературной борьбе на грани веков придворный одописец Державин стоял на стороне «славенофила» адмирала А.С. Шишкова и других «архаистов», охранителей старого слога, возглавлял собиравшееся в его петербургском доме литературное общество «Беседа любителей русского слова», но при этом понимал и глубоко уважал реформатора Карамзина, оценил романтика Жуковского и в 1815 году приветствовал на лицейском публичном экзамене юного поэта Пушкина, своего прямого наследника и ученика. Но престарелый поэт чувствовал, что время его ушло: «Еще Державин ударял в струны своей лиры, как уже все вокруг него изменилось: век Екатерины, полководцы-орлы, вельможная роскошь и вельможная жизнь унеслись как сновидение» (Гоголь).

Доброжелательность и поэтическое чувство никогда не изменяли поэту, он прожил долгую, достойную, насыщенную событиями и творчеством жизнь. Для жестокого и бурного века этого было более чем достаточно. Но Державин сделал больше: он свою незаурядную жизнь и колоритную цельную личность, свое время воплотил в поэтическом слове и здесь был подлинным новатором.

 
ОТ ОДЫ К ЛИРИКЕ

 
Автор «Фелицы» повернул нашу молодую поэзию, увлекшуюся одами, трагедиями и эпопеями, от мундирной «государственности» к главному ее делу и образу творческой мысли – лирике, сумел вместить жизнь своего беспокойного простодушного сердца в отработанные, официозные формы классицизма, а иногда просто эти формы отбрасывал, писал без рифм. Державин, «строя лиру, языком сердца говорил». Не случайно он написал в конце жизни замечательное, новаторское «Рассуждение о лирической поэзии или об оде».

Гоголь назвал Державина певцом величия. Этот пылкий поэт, солдат и вельможа глубоко понимал и любил свой великий век, «дни и времена чудесны», свою Фелицу – императрицу Екатерину II, ее замечательных полководцев Суворова и Румянцева, великолепного Потемкина, гром побед и музыку придворного бала, уют благоустроенного сельского дворянского гнезда, где царит «вольность златая», где частный человек мирно и счастливо живет среди близких и природы. Он не мог творить без горячего и искреннего чувства восхищения, восторга, высокого полета творческого воображения. Потому и образы его поэзии величественны, громадны, живописны, движутся, летят, отличаются яркостью и гиперболическим размахом, соответствуют времени и своему предмету.

Наиболее грандиозны, стройны и одухотворенны строфы философской оды Державина «Бог» (1783-1784), где выразилось восхищение и изумление смертного человека перед величием и вечностью мира как божественного творения и где личность с благодарностью находит свое место в стройном космосе бытия. В этом стихотворении дано понятие религиозной веры, какой была она у русских образованных людей XVIII века. Даже смерть у Державина величественна, таинственна, полна непостижимой для смертного человека мудрости:

Глагол времен! Металла звон!

Твой страшный глас меня смущает;

Зовет меня, зовет твой стон,

Зовет – и к гробу приближает.

Едва увидел я сей свет,

Уже зубами смерть скрежещет,

Как молнией, косою блещет,

И дни мои, как злак, сечет.

Державинская поэзия живописна, полна ярких сочных красок, зримых образов, любовно описанных предметов, она очень материальная, плотская, не уводит в мир мечты от каждодневной живой жизни, а любуется ею, поэтизирует ее реальные ценности:

Багряна ветчина, зелены щи с желтком,

Румяно-желт пирог, сыр белый, раки красны,

Что смоль, янтарь – икра, и с голубым пером

Там щука пестрая: прекрасны!

Выясняется, что этот гордый и грозный певец имперского величия еще больше любит обычную жизнь со всеми ее простыми радостями и соблазнами, простодушно рассказывает обо всех своих домашних привычках, забавах, наслаждениях: «Прихотям я раб». Происходит это не только в красочных описаниях привольной и безмятежной домашней жизни старого поэта в его благоустроенном поместье среди любящей семьи, веселых друзей и резвых, послушных рабов («Евгению. Жизнь званская», 1807). Домашний, частный Державин является и в одах, которые меняются, отходят от обозначенных Ломоносовым канонов, превращаются в аллегории и галантные костюмированные сказки о царевнах и татарских мурзах.

Ведь знаменитая ода «Фелица» (1782) написана не на торжественный день или случай из жизни императрицы, это изящная, шутливая и остроумная сценка с сюжетом и действующими лицами. Державин удачно использовал модный тогда восточный стиль и приемы сказочной аллегории. Екатерина представлена в его оде как мудрая и трудолюбивая царевна киргиз-кайсацкой орды, а рядом с ней является в столь же красочном облике ленивого и роскошного татарского мурзы сам поэт и в подробностях повествует о своей привольной домашней, частной жизни. Жизнь Фелицы полна государственных трудов, повседневных забот и величия, мурза же довольствуется малым, простыми радостями, ценит каждую приятную минуту своего быстротекущего бытия. Занижение одного образа завышает другой. Но оба образа, несмотря на их понятную условность, реальны, в оде Державина встретились императрица и поэт.

Завидуя щедро вознагражденному за оду поэту, недоброжелатели упрекали его в придворной лести. Но в державинской оде скрыты сатира (под видом своих забав поэт описал хорошо известные императрице пороки ее вельмож) и истина, весьма серьезный урок, поучение самой царице, ибо портрет Екатерины продуманно идеализирован и именно поэтому так понравился ей. Государственный деятель и поэт Державин говорит императрице, какой она должна быть, но говорит эту истину самолюбивой и властной женщине с доброй улыбкой, неизбежными комплиментами и забавной лестной выдумкой, и снисходительная Екатерина поверила, что она такая и есть, и старалась походить на свой идеальный портрет, известный всей России.

Героями державинских од и посланий становятся реальные люди его ближайшего окружения, выдающиеся государственные мужи и писатели – Потемкин, Шувалов, Суворов, Румянцев, Храповицкий, Львов, Мещерский, там уже есть портретные черты, живое сходство лиц и характеров. Даже «Водопад» (1791-1794), где говорится о смерти Потемкина (уже воспетого при жизни в оде «Решемыслу»), превращается из обычной оды на случай в развернутое философское размышление о превратностях судьбы, коловращении жизни, роли замечательной личности в истории, тленности всех земных титулов, чинов и богатства:

Не зрим ли всякий день гробов,

Седин дряхлеющей вселенной?

Не слышим ли в бою часов

Глас смерти, двери скрып подземной?

Не упадает ли в сей зев

С престола царь и друг царев?

Живопись этого стихотворения, грандиозная картина знаменитого водопада далеки от абстрактного пейзажа классицистской оды. Рядом с даровитым государственным деятелем Потемкиным мы видим знаменитого полководца П. Румянцева. Находится здесь место и личным чувствам и мыслям, живущим рядом с привычным ломоносовским восторгом официального одописца.

Ода «Вельможа» (1794) превратилась в гневную, сильную, убедительную по своим наблюдениям и сообщаемым фактам сатиру на екатерининских сановников, и вся Россия, лукаво усмехаясь и глядя на очередного важного министра или самодовольного «паркетного» генерала, повторяла:

Осел останется ослом,

Хотя осыпь его звездами…

Потом этого осла мы встретили в баснях другого великого сатирика – Крылова. Но вот в грозном обличении сильных, неправедных вельмож, поправших все права и законы – стихотворении «Властителям и судиям» (1780) никакого комизма и сатиры уже нет, в этом весьма вольно переведенном библейском псалме, ставшем одой, поэт через головы вельмож бесстрашно говорит их покровителям – самодержавным монархам о неизбежном праведном суде, высшем возмездии:

И вы подобно так падете,

Как с древ увядший лист падет!

И вы подобно так умрете,

Как ваш последний раб умрет!

Внутреннее жанровое пространство оды Державин раздвигает, обогащает и как бы «очеловечивает» этот торжественно-официальный жанр, вмещает туда «неодические» реальные лица, слова, интонации, темы и предметы. Высокие церковнославянские слова неожиданно соединяются здесь с «низкими» народно-разговорными, это уже живая, «неправильная» речь поэта.

И сам он входит на равных правах в этот движущийся, обновляющийся мир реальной России, восхваляет, низвергает, клеймит, смеется, доверчиво рассказывает о своих домашних радостях, влюбленностях, даже о своем обеденном столе, меню и винах. В его автобиографическом образе поэта, в державинском лирическом герое больше черт земного, грешного, несовершенного человека, нежели придворного стихотворца и вельможи, хотя и этот свой колоритный и весьма похожий образ Державин любовно создает, приукрашивает, стилизует, отделяя от реальной личности.

 
ГЛАГОЛ ВРЕМЕН

Ода «Бог» показала, что не закончивший курса казанский гимназист способен в поэзии мыслить философски, может создать свою грандиозную и стройную картину мира и портрет человека, задуматься о смысле жизни. Это было одно из самых печатаемых и читаемых стихотворений Державина, оно широко распространялось и в списках. Однако мы не поймем до конца грандиозную и глубокую поэтическую мысль оды, если забудем, что ей предшествовало и составляло с «Богом» своеобразный цикл, дилогию загадочное стихотворение «На смерть князя Мещерского» (1779).

Это тоже торжественная ода, но она имеет другое назначение и смысл, Державин написал оду погребальную, ритуальную и сделал это по заказу. Так было принято в XVIII веке, ведь и великий австрийский композитор Моцарт по заказу написал свою гениальную погребальную ораторию «Реквием». Так поступил и Державин, к тому же просвещенный богач, масон и любитель всех жизненных радостей князь А.И. Мещерский был его близким знакомым. Но оду свою посвятил не только этому ушедшему человеку.

Ода Державина перекликается с его «Богом» потому, что главный ее герой – тоже существо вечное, всемогущее, таинственное и непостижимое – Смерть. Она неизбежна, царит во Вселенной, внезапно возникает перед ничего не подозревавшим человеком как молния, сверкает своей страшной косой, сокрушает царства, гибнут и звезды, планеты:

Без жалости все смерть разит:

И звезды ею сокрушатся,

И солнцы ею потушатся,

И всем мирам она грозит.

Смерть для Державина – главное доказательство Божьего бытия. Человек, все его деяния, сама история и Земля смертны, тленны, конечны. Смерть вызывает мистический восторг и ужас поэта, ибо беспощадно напоминает человеку о вечности и требует прожить краткосрочную жизнь достойно и полно: «Жизнь есть небес мгновенный дар». То есть смерть для Державина есть одна из человеческих добродетелей.

О делах начинают судить после ухода человека и прикасаются тем самым к великой тайне жизни, скрывающейся в смертности людей:

Сын роскоши, прохлад и нег,

Куда, Мещерский! ты сокрылся?..

Здесь персть твоя, а духа нет.

Где ж он? – Он там. - Где там? - Не знаем…

Задавая эти важные вопросы, поэт задумывается и о себе: «Я в дверях вечности стою». Счастье изменчиво и ложно, богатства, чины и титулы, роскошные пиршества, героизм и слава, любовь, бури страстей – все пройдет, исчезнет после явления страшной гостьи, и вдруг загрустивший Державин призывает читателя не терзаться, не скорбеть, печальное размышление о смерти заставляет его вдохновенно заговорить о своей жизни, творчестве, поэтической зрелости и мудрости, пришедшей в роскошной зале княжеского дворца у черного гроба любимца фортуны:

Как сон, как сладкая мечта,

Исчезла и моя уж младость;

Не сильно нежит красота,

Не столько восхищает радость,

Не столько легкомыслен ум,

Не столько я благополучен;

Желанием частей размучен,

Зовет, я слышу, славы шум.

Это уже строки пушкинской гармонии и глубины, предвосхищающие «Евгения Онегина». Заговорив о столь мрачной и страшной теме, Державин не оставляет своего традиционного жизнелюбия, но под страшным взглядом смерти более ценит скоротечную жизнь, готов к неизбежному последнему удару судьбы, когда среди государственных и поэтических трудов и тихих домашних радостей и для него вдруг откроются врата вечности. После оды о смерти он напишет о счастье (ода «На счастие», 1789), где с комической серьезностью будет просить это лукавое, непостоянное существо помочь поэту, открыть ему путь к удаче и славе:

И если я не создан пешкой,

Валяться не рожден в пыли,

Прошу тебя моим быть другом;

Песчинка может быть жемчугом,

Погладь меня и потрепли.

Так поэт приходит к главной идее своей знаменитой оды «Водопад». Державин в своей поэзии философ, и очень важно проследить движение его творческой мысли к столь важным, вечным темам. Ведь он думает и о судьбе своей поэзии, о том, что же после него останется в литературе, в духовной культуре России. В поэзии, как и в реальной жизни, существуют вечное и преходящее, она – зеркало нашего бытия:

Не так ли с неба время льется,

Кипит стремление страстей,

Честь блещет, слава раздается,

Мелькает счастье наших дней...

И Державин пишет, вослед римскому поэту Горацию и нашему Ломоносову, о лучших творениях своей поэзии как о памятнике себе – оду «Памятник» (1795). Он задумался о том, что в его поэзии вечно, тверже меди и гранита, выдержит все бури и удары времени. Он самолюбив, желает славы, но размышляет в своей оде о том, что есть слава. Это бессмертие, жизнь поэзии и образа ее автора в народной памяти:

Но часть меня большая,

От тлена убежав, по смерти станет жить.

Бессмертным поэта делает подлинное творчество, оно сохраняет лучшее из его мыслей и чувств в стихотворном слове. Время превратно, слава скоропреходяща, но творец и праведник останется в веках:

Богов певец

Не будет никогда подлец.

Державин с удовлетворением перечисляет свои общеизвестные, истинные заслуги перед поэзией и историей – «забавный русский слог», оды о Фелице, размышление о Боге, смелость, умение «истину царям с улыбкой говорить», правда же «любезна всем векам».

Искренними, сильными были и чувства, выразившиеся в его лирике. Важно уже то, что это была именно лирика. Сравнивая поэта с официальными одописцами, Жуковский писал: «Державин сохранял независимость от героев своих стихотворений. Он во все вкладывает свою собственную поэзию, он – философ у подножия трона, он рисует самого себя в том, что он говорит о других; он пробуждает великие и патриотические идеи, и в то же время он рисует природу неподражаемыми чертами. Его произведения… полны жара, который электризует и пробуждает поэтическое чувство».

Это и есть та «справедливая заслуга» великого русского поэта Державина, которую сохранила для нас его величественная, громозвучная и в то же время уже человечная муза. Самобытная личность поэта сохранилась в его творениях. Это и есть «нетленна память» о нем. Потом Пушкин, ученик и наследник автора «Памятника», сказал о его наследии: главное в державинском творчестве «мысли, картины и движения истинно поэтические».